Олеся Евдокимова: «Страху можно противопоставить красоту»

Мы с тобой обе пострадали в одной аварии с разными последствиями. У тебя был сломан таз и, главное, получены серьезные ожоги верхней, "видной" части тела. Расскажи об этом. Как ты училась жить с этими метками, прежде чем пришла к полной степени принятия (если пришла)? Долго ли прятала от чужих глаз, прежде чем стала делать фотосессии?

Когда лежала в больнице, в палате обосновалась одна женщина. У меня на стене были наклеены фото из моей, так сказать, прошлой жизни. Однажды пришла знакомая и, глядя на фото, сказала: «Какая красивая, прямо, как фотомодель!».

И вот эта женщина ехидно так протянула из своего уголка: «Ну теперь-то уж точно не будущая модель!». Я потом эту историю вспомнила, когда мои ноги рекламировали туфли в глянцевом журнале.

Первые полгода после выписки из больницы я ходила в парике и в закрытой одежде. Потом волосы отросли, длинные рукава остались. Где-то через год я попала на курсы по саморазвитию, где одним из заданий было – продемонстрировать преодоление своего комплекса. Я пришла домой, открыла шкаф и долго стояла в ступоре, потому что поняла, что в моем гардеробе – только закрытые вещи. На следующий день отправилась в магазин, купила маечку.

Помню, как минут 20 стояла в примерочной. Потом выдохнула и прямо вот в этой маечке и вышла, повернулась шрамами к кассиру и попросила отрезать ценник, чтобы сразу – на улицу. Ощущение было, что лечу в пропасть.

Еще мне помогли слова пластического хирурга, который пытался мне сделать ухо. Мы шли по коридору больницы, я – без платка, съеженная от чужих взглядов. Врач посмотрел на меня и сказал: «Дорогая, поверь мне, у людей столько своих проблем, что у них нет времени думать о чем-то еще!».

Комплекс по поводу внешности очень мешал мне жить, ограничивал, и мне это не нравилось. Я боялась людей. И тогда – поехала работать в Турцию аниматором. Где ходила в коротких шортах (а ноги – тоже «разукрашены) и мини-майке. Вот там я поймала ощущение свободы. А потом – сцена, театральный ВУЗ. После актерских тренингов вообще уже ничего не страшно!

Не могу сказать, что сейчас я полностью приняла свое тело, но стремлюсь к этому. И фотосессии помогают. Сейчас мне начинает нравиться то, что я не такая, как все, с «узорами», это не уродство, а моя особенность, «изюминка». Да и общество поменялось.

Недавно ко мне на улице подошел подросток и спросил, где я делала такое интересное шрамирование, и сколько стоит. Ответила, что почти бесплатно досталось.

У меня до сих пор есть проблемы с опорно-двигательным аппаратом, поэтому, когда я наблюдаю через соцсети за твоими физактивностями, у меня дух захватывает, и я искренне восхищаюсь. Расскажи, у тебя есть ограничения в подвижности, и насколько трудно или легко тебе было идти, например в каратэ? Зачем тебе эти эксперименты?

Я как-то не разделяю в своей жизни физические и, так сказать, не физические активности. Сколько себя помню, старалась просто делать то, что мне нравится, то, что мне интересно. То есть главное тут не в том, легко или сложно, а в том – интересно мне это или нет. Для меня смысл моей жизни (пафосно звучит, да) заключается в том, чтобы узнать себя, понять, кто я, как я могу выразить себя в мире.

Ну и, как бы банально это не звучало, стать лучше. Потому что, если поймешь себя, то и с окружающим миром договоришься. Все эти активности – это и способ некого взаимодействия: с самой собой, с миром, с Мирозданием, — и способ открытия себя. И когда один способ исчерпывает себя, то появляется другой.

Четыре года назад я поняла, что журналистика мне не интересна, потому что не позволяет в полной мере реализовать себя. И, я точно помню этот момент: была зима, ко мне приехала в гости мама, по телевизору шел «Шерлок» с Камбербэтчем. Я проходила по комнате, взглянула на экран и – решила: хочу стать актрисой. Это была первая мысль. Потом, конечно, пошли другие, типа, ну и бред, да у тебя никаких шансов…

Будем честны, да, шансов мало: возраст, шрамы, отсутствие одного уха (сгорело оно). Но! Потом все стало как-то само собой складываться, начали появляться возможности, за которые я просто ухватывалась.

Сначала студия артистического поединка, потом театр пластики Гротеск А, театр-студия при Театре для детей и молодежи… А потом мне просто сказали: иди уже и получай профессиональное образование. В итоге сейчас я оканчиваю Кемеровский институт культуры и искусств, театральное отделение.

Что касается каратэ, то это любовь с детства. И в зал я пошла, чтобы «починить» себя. После аварии, когда я лежала в больнице, самое неприятное было даже не боль от ожогов, а беспомощность, ощущение того, что твое тело тебя не слушает. Вот это страшно. До сих пор помню тот ступор, даже ужас, когда спустя полгода лежания однажды утром в палату зашел наш врач Владимир Петрович Попов и сказал: «Ну что, пошли?».

Встать-то я встала, но идти не смогла. Потому что забыла – как. То есть мозг просто забыл, что нужно приказывать телу, какие сигналы посылать, чтобы сделать шаг. Кости срослись, а вот эта цепочка – мозг-тело – порвалась.

Тогда врач взял меня за руки и потянул на себя, как маленького ребенка, который учится ходить. Я сделала шаг, ужаснулась тому, сколько, оказывается, мышц работает только для того, чтобы идти, затем отодвинула руки врача и со словами «Я сама!» начала валиться назад…

Это сейчас, конечно, уже смешно вспоминать. Но вот с того времени я и пытаюсь договариваться со своим телом. И я помню вот это острое ощущение каждой клеточки своего тела после тренировки, это удовольствие от того, что тело тебя слушается – еще с детства. Поэтому и пошла на каратэ.

Там нужна была справка о здоровье. И мне эту справку, когда я честно рассказала про все свои травмы, не дали. Но я умею убеждать, поэтому, пообещав, что не буду работать на износ, все-таки примерила кимоно. Но получилось на износ, например, я за один раз сдала три экзамена на пояса. Потом – сразу два.

Кстати, помню, Попов, когда узнал о моих спортивных похождениях, сказал, что так и надо. Потому что если бы сидела на попе, то так и осталась бы сидеть со 2-й группой инвалидности и 80% нетрудоспособности.

Потом я почувствовала, что каратэ – достаточно, мне снова стало не интересно. Да, есть ощущение своего тела. Но хочется не просто физики, хочется творить.

Ох, я дальше плавания и ЛФК особо никуда не заходила. И даже групповые занятия пилатесом привели меня в итоге к грыже и проблемам с коленом. А тебе «стало неинтересно каратэ». И дальше – балет? Как!?

В прошлом году я посмотрела видео со своего выступления, где читала со сцены Тэффи, и вижу: где осанка? Плечи вперед, полусогнутая. Решила пойти на балет – сделать осанку. То есть, если бы мне тогда кто-нибудь сказал, что спустя полгода встану на пуанты, я бы посмеялась. Но я почти сразу в старшую группу, где девочки по 6-7 лет занимаются, кто-то с детства танцует. И тут я. Вообще без опыта. Без растяжки. Еще и с травмами в тазобедренном.

Я же привыкла, что у меня быстро все получается. А тут – нет. Как говорится, здравствуй, дерево. Было тяжело смотреть на себя в зеркале и видеть, что – не получается! А вокруг-то девчонки скачут, летают!

В итоге на третьем занятии я что-то повредила в тазобедренном суставе. Сидела на полу, смотрела, как в середине зала порхают, и сама не заметила, как очень сильно надавила на колено в упражнении «Бабочка», и в тазу что-то щелкнуло… Первые три дня я наивно думала, что само пройдет. Не прошло. Боль была практически постоянной. Наступить на ногу – нереально. Точный диагноз мне тогда так и не поставили, написали, что нельзя исключать перелом и – под наблюдением. Зато я узнала, что, оказывается, у меня в тазу было 5 переломов, а не 2, как я думала.

И вот когда я посмотрела на большой лист рентгена и увидела светлые неровные полоски мест, где срослись кости, мне стало страшно за себя. Но на балет я все равно вернулась. Да, мне было очень страшно прыгать на поврежденной ноге, хотя боли уже не было. Мне страшно делать вращения, потому что в голове до сих пор сидит (как выяснилось) страх падения. Мне страшно вскакивать в пуантах и делать в них туры.

Я вообще-то трусиха. Честно. А балет – это жесткая штука, он все твои страхи и комплексы вытаскивает на поверхность и заставляет от них избавляться. Потому что иначе ничего не получится. Балет для меня – идеальное сочетание силы и красоты. Сложно? Невероятно! Но.

После того случая с последней травмой сустав у меня практически не болит. До этого часто бывали острые боли. Спина выпрямляется. Приходит ощущение сильного, гибкого, красивого тела. Я понимаю, что мне сложнее, чем остальным, но уже нет такого отчаяния и слез, что ничего не получится. Есть желание делать лучше. Получать от этого удовольствие.

Именно на балете я поняла, что для меня самое главное – это ощущение свободы, которое невозможно, пока внутри тебя сидит страх, фобия. Каждый раз, когда я преодолеваю страх падения, когда очень страшно, но ты все равно делаешь. Когда кажется, что ты вообще без сил, но ты все равно – делаешь, и открывается второе, третье дыхание. Когда ты не веришь в себя, но все равно – делаешь, и у тебя – получается. Это — счастье. Удовольствие от того, что ты в очередной раз чуть шире раздвинул свои рамки о возможном, прыгнул выше потолка, стал еще чуточку свободнее от ограничений.

Помимо страха падения, который я очень понимаю, какие у тебя еще возникли после той катастрофы и как ты с ними работала? Помню, ты чуть ли не на дельтаплане летала, а для меня проехаться на канатке – это уже был подвиг.

Страх, что с близкими может приключиться беда. Ощущение вины перед мамой. Потому что я даже представить не могу, что она почувствовала, когда ей позвонили и сказали: «Приезжайте, ваша дочь умирает!». А ехать поездом два дня. И билетов нет.

Я помню очень спокойное и абсолютное белое лицо мамы, когда она зашла в реанимацию. Мне кажется, это самое страшное – когда твой родной человек мучается, а ты не можешь помочь.

Страх высоты и страх падения. Для меня был испытанием мой первый в жизни полет на самолете. И не куда-нибудь, а на Камчатку. То есть долгие часы из Сибири. Мне до сих пор страшно находиться в воздухе. Но. Когда самолет заходил на посадку в Петропавловск-Камчатский, я посмотрела вниз и увидела, насколько эта земля красива. Когда в Турции мне пришлось целый час (!) летать на параплане на огромной высоте, то было и страшно, и восхитительно, потому что – красиво.

Страху можно противопоставить красоту. Можно научиться страх контролировать, поймать его до того момента, как он поймал тебя.

Помню, в детстве, лет в 7, я осталась дома одна поздним вечером. Сижу в зале, тишина. И вот в этой тишине, из ванной начинают доноситься какие-то звуки, шорохи. Я тогда бессознательно сделала очень правильно: быстро встала и, не обращая внимания на поднимающуюся панику, пошла в темный коридор и включила свет.

Вот это важно – показать, кто в доме хозяин. Кто главный. И это не страх, а ты.

Ирония судьбы в том, что после аварии на шаре была автомобильная, такая, что машина восстановлению не подлежит. Тогда произошло чудо. У меня были только ушибы. И гематомы быстро прошли. Но было чувство обманутого ребенка.
Я, когда в больнице после шара лежала, меня коллега утешал, что после такой аварии уже точно ничего плохого не будет, это одна – на всю жизнь. И тут на тебе – машина.

На машине я не остановилась – потому что в Турции водитель байка не вписался в поворот. Итог – исковерканный шлем, три недели постельного режима и шрам под коленной чашечкой. У меня потом страх был: как так? А потом я поняла, что в любую минуту может случиться все, что угодно. И вся наша безопасность – это только видимость. Никто ни от чего не защищен, так какой смысл бояться?

Как ты оцениваешь то наше событие спустя почти 20 лет? Как это повлияло на тебя и твою жизнь, к чему мотивировало? Как считаешь, человеку всегда важно получить такой пинок, чтобы начать меняться, любить жизнь, слушать себя и т.п.? Или он все же иногда может сам?

Думаю, если бы не было бы шара, то я, конечно, была бы другой. Может, лучше. Может, хуже. Но я до сих пор помню вот это ощущение – не пинка, а пощечины, обидной такой. Мне не близка идея «пинков от судьбы», потому что я не приемлю принуждение. Человек, при желании, все может сделать сам, без кнута и пряника. А если не может, то, значит, не хочет.
Стала ли я сильнее? Не уверена. Мне кажется глупой поговорка: «Все, что нас не убивает, делает нас сильнее!». Это не так. Мне странно слышать от людей, которые, узнав мою историю, начинают восхищаться: вот надо же, не сломалась, молодец. Потому что я не вижу каких-то героических поступков.
Все просто: у меня была клиническая смерть, но я выбрала жизнь, я сама вернулась (потому что был выбор: остаться там или нет). И если выбрала жизнь, то – живи, иначе – какой смысл было выбирать?

Если бы была сейчас возможность отменить аварию с шаром – возможно, отменила бы. Потому что те же шрамы – это шрамы, и когда тебя разглядывают, не всегда получается воспринимать это спокойно. Потому что есть мечта – однажды собрать волосы в хвост и выйти на улицу. Потому что иногда надоедают эти неудобства с прической, когда стараешься прикрыть отсутствие уха. Потому что хочется не напрягаться, когда ветер дует в лицо и не придерживать волосы рукой.

Этих «потому что» пока много. В, конце концов, потому что была бы жива Юля, с которой мы были близки (в той катастрофе остались в живых пять человек из шести – прим. ред.).

С момента аварии прошло много лет. Но я пока не могу это забыть. Хотя бы по той причине, что следы ее вижу каждый день в зеркале на своем теле. Но я учусь с этим жить. И не исключаю того, что однажды подниму глаза к небу и скажу: «Спасибо за шар!».

«Для меня шрамы – не искусственные, а, так сказать, честно заработанные – не уродство, а напоминание о том, что я сильный человек. И бессмертный».