Про сериал Adolescence (“Подростковый возраст”) уже все высказались, и я тоже скажу. Бессилие и беспомощность родителей – главная и самая болезненная тема сериала. Я это чувствую сама, мой средний подросточек 15-ти лет отжигает так, что в ПДН его уже знают и в лицо, и по фамилии. Я это вижу по своим клиентам , кто делится родительским бессилием и отчаянием, когда не может “открутить его дурную голову и свою приставить, чтобы жизнь себе не ломал”.

 

Я это вижу уже две недели в своей ленте – в каждой публикации и каждом отзыве на этот сериал кричат голоса:

“Что еще я могу сделать, чтобы уберечь своего подростка?” – и тогда пишут, что родители еще должны делать для детей.

“Кто виноват на самом деле, кого призвать к ответу?” – и тогда клеймят тех, под чей присмотр попадают дети, когда выходят из дома.

“Что нужно изменить, чтобы подростки стали счастливее?” – и тогда пишут, что все тлен, менять нужно всё, и, а это невозможно, все ужасно, мывсеумрем.

При том, что авторы сериала четко сказали, что показали обычную семью с нормальными родителями и обычными детьми, в обычной школе – зрители в отзывах уже надавали диагнозов всем персонажам. Потому что невозможно оставаться бессильным, видя, как твоему ребенку плохо, нужно же что-то делать, причем срочно!

Родительская беспомощность настолько ужасна, что проживать ее нет сил, хочется всеми силами снова взять своего кровиночку под контроль, проконтролировать в десятках родительских чатов каждого учителя и охранника в школе, поставить ограничивающий софт на телефон и интернет, указать ребенку, с кем дружить, а с кем не водиться…

Иными словами, безумно хочется прожить за своего подростка его жизнь, чтобы уберечь его от этой самой жизни. Потому что предыдущие двенадцать (ок, у меня всего десять) лет я же руководила жизнью своего ребенка!

А теперь нет.

Он сам выбирает себе друзей – и на это повлиять уже не получается. Если сильно противиться, то ребенок просто перестанет рассказывать.

Ему самому приходится защищать себя в кругу ровесников – слишком явное вмешательство родителей в проблемы мальчиков тут же превращают его в маменькиного сынка в глазах референтной группы, лишая статуса.

Он научается обходить все запреты и ограничения – ловко прятать сигареты-вейпы-пиво, чистить историю просмотра в браузере, взламывать родительский контроль на телефоне, заводить новых приятелей, проворачивать с ними свои дела. И дерзить, громко и оскорбительно.

С одной стороны, это нормальный (и здоровый, вообще-то) период первой серьезной сепарации подростка от родителей.

С другой, до его совершеннолетия его хорошо бы довести живым, здоровым и с каким-то образованием, правда?

И вот тут кроется главная боль: невозможно дать никакие советы, которые гарантированно подойдут всем родителям всех подростков. У меня их трое. И каждый (каждая) отчебучивали и отчебучивают свою индивидуальную программу замесов.

Последний год мой главный материнский челлендж – идти по срединному пути:

  1. Давать необходимое для безопасности – здоровья – образования – развития. Необходимое, а не достаточное, потому что по моим меркам никогда не будет достаточно, всегда есть еще то, что не купила, не обеспечила, не долечила и не выполнила.
  2. И расстаться с мыслью о том, что можно полностью перестроить подростка, чтобы он/она поняли, как себя надо вести (и поступать так каждую минуту своей жизни), как чувствовать и отвечать (и делать так), чего хотеть и кем быть (тут очень смешно, да).

 

Например, мой Николай.

15 лет, будущий футболист и поборник школьного образования. “Мне школа не нужна, пусть выгоняют, заниматься не буду, домашку не делаю, буду миллионы зашибать в сборной России”.

Мне стоило невероятных усилий убедить его, что по закону меня просто посадят, если я не обеспечу ему обязательное школьное образование – и он с недовольным лицом “только ради мамы” ходит в “эту дурацкую школу”. Домашку и чистоту в комнате, а также вежливость со мной и некоторые бытовые дела я просто поставила ему в обязанность как наработку спортивной дисциплины и преодоления трудностей. Он сопротивляется, отказывается, но тогда лишается футбольной тренировки, карманных денег, доступа к плейстейшн или отжимается по сто раз (кстати, может). И уже полгода у него мораторий на самостоятельные прогулки после постановки на учет в ПДН.

При этом я признала свое полное бессилие влиять на его выбор друзей – а его тянет на веселых и азартных хулиганов, состоящих на учете. Признала полное свое бессилие повлиять на его отношение к людям вокруг – остается только показывать пример, но он все равно выбирает свое. Признала свое полное бессилие влиять на его поведение вне дома – это уже его выбор, и мне остается только говорить-говорить-говорить с ним обо всем, что он захочет со мной обсудить, и слава Богу, он приходит разговаривать каждый день.

 И каждый божий день я напоминаю себе, что я бессильна по большей части и не имею прямого влияния на выросшего парня.

Я могу поставить ему разумные ограничения. Четкие запреты – они должны быть обоснованы и выполнимы. Очертания будущего для мотивации. И обеспечить ему мою поддержку, когда она нужна и то окружение, которое будет влиять на него в отсутствии меня: учителя, тренеры, папа-дедушка-дядя, репетиторы, секции.

Больше ничего. За рамками этого я бессильна и проживаю свое бессилие в слезах и соплях, не строя иллюзий о том, что могу прожить за него жизнь.

Когда злость — это просто броня

Знакомо это чувство, когда руки сжимаются в кулаки, зубы стиснуты, а в голове — только белое кипение? Мы злимся, кричим, хлопаем дверьми… а на самом деле — просто не можем смириться с тем, что что-то не в нашей власти.

«Каждый может разозлиться — это легко. Но разозлиться на того, на кого нужно, настолько, насколько нужно, тогда, когда нужно, и так, как нужно — это дано не каждому».

Аристотель

 

Почему мы надеваем эту броню?

 

Потому что признать беспомощность — страшнее, чем разозлиться.

  • Когда не получается повлиять на ситуацию, злость создаёт иллюзию контроля: «Я хоть что-то делаю!»
  • Когда невыносимо чувствовать себя слабым, ярость моментально превращает нас в «сильного».
  • Когда нельзя выразить боль прямо, гнев становится её языком — кричащим, но понятным.
  • А ещё — заменяет горе. Ненавидеть врага легче, чем оплакивать потерю.

 

Но проблема в том, что эта броня:

— не защищает по-настоящему (боль-то остаётся),

— мешает двигаться (попробуйте бегать в латах),

— заковывает нас в цикле «беспомощность → гнев → временное облегчение → снова беспомощность»,

— отталкивает тех, кто мог бы помочь.

 

Что делать?

Замечать моменты, когда злость вспыхивает в ситуациях беспомощности.

Спрашивать себя: «Что я на самом деле сейчас не могу изменить?»

Пробовать (хотя бы иногда) снимать доспехи и говорить о беспомощности напрямую.

 

Это не про то, чтобы «не злиться». Это про то, чтобы не прятаться за гневом, когда нужно просто признать: «Да, мне больно. Нет, я не всё контролирую».

 

(Продолжаю размышлять над сериалом под книгу итальянского психоаналитика Луки Николи «Искусство злиться и любить, не теряя себя»).

 

 

 

 

 

 

 

 

Читайте статьи, смотрите прямые эфиры и участвуйте в розыгрышах на нашем Тelegram- канале.

Мнение редакции может не совпадать с мнением автора. В случае проблем со здоровьем не занимайтесь самолечением, проконсультируйтесь с врачом.